«Обычно мать читала мне в саду: «Книга Джунглей» («Jungle Book») P. Киплинга, а любимым рассказом — «Рикки-Тикки-Тави» («Rikki-Tikki-Tavi»). Мои книги не были специально адаптированы для моего возраста. У моего отца был старый друг, адвокат по имени Холл; один его глаз был слеп, и он был глух на одно ухо; он отрешился от человеческого общества, и ему неведомы были потребности маленького ребенка.
В мой день рождения он подарил мне том из «Естественной Истории» Вуда (Wood's «Natural History»), посвященный млекопитающим. Книга была перепечатана с энной копии мелким шрифтом, и буквы и ксилографии местами были размыты или заляпаны чернилами. Мои родители потеряли подаренный мне экземпляр, и чтобы не огорчать старого джентльмена очень скоро достали еще один, и я любил прикасаться пальцами к картинкам еще до того, как научился с легкостью читать эту книгу. […]
Еще одна из тех книг, которые я читал в то время, была «Алиса в стране Чудес» («Alice in Wonderland»), но понадобились годы, чтобы в полной мере оценить прелесть юмора Льюиса Кэрролла, а тогда все эти метаморфозы, происходящие с Алисой, вызывали во мне нечто, похожее на ужас.
Более того, когда я прочел «В Зазеркалье» («Through the Looking Glass»), я потерял всякое чувство юмора и решительно отнес ее к разряду суеверных.
[…]
Я помню старый учебник Уэнтворта «Арифметика» («Arithmetic»), в котором я с легкостью читал рассуждения о простых и десятичных дробях задолго до их изучения в школе.
Я был всеядным читателем, и к тому времени, когда мне исполнилось восемь лет, я перенапряг свои глаза, поглощая все книги, что встречались мне. Мое внимание привлекали как научные книги из библиотеки отца, так и книги Диккенса, которые мне читала мать, и «Остров сокровищ» («Treasure Island») Стивенсона, и «Арабские ночи», и сочинения Майна Рида. Для меня все эти книги были о захватывающих приключениях, и рассказ о Длинном Джоне Сильвере, и истории из журнала «Св. Николаса» бледнели по сравнению с подлинными описаниями приключений тех естествоиспытателей, которые обнаруживали новые виды диких зверей, птиц, растений в мрачной темноте дождевых лесов и слышали пронзительные крики макао и длиннохвостых попугайчиков.
Таким образом, я мечтал стать естествоиспытателем точно так же, как другие мальчишки мечтали стать полицейскими или машинистами локомотива.
В воскресной школе была хорошая библиотека, и я помню, что там были две книги, которые произвели на меня особенно сильное впечатление. Одна из них — это книга Раскина «Король золотой реки» («King of the Golden River»). Много лет спустя, читая его «Современных художников» («Modern Painters»), я ощутил то же самое чувство в отношении его горного пейзажа и нравственных убеждений, которые были знакомы мне из его рассказа для детей. Второй книгой была английская версия французского рассказа восьмидесятых годов под названием «Приключения юного натуралиста в Мексике» («Adventures of a Young Naturalist in Mexico»). Только в этом году я вновь увидел эту книгу и обновил свои впечатления о том роскошном описании буйной растительности тропических лесов мексиканских низменностей. […]
В то лето, которое мы провели в домике в Фоксборо, в ряде номеров журнала «Космополитен» был опубликовал рассказ Г. Дж.Уэллса «Первые люди на Луне» («The First Men in the Moon»). Моя кузина Ольга и я с жадностью читали его, и хотя я не мог оценить всей общественной значимости этого сочинения, хрупкая фигура Великого Лунохода потрясла меня и повергла в шок. Примерно в это же время я прочел «Таинственный Остров» («Mysterious Island») Жюля Верна. Эти две книги стали для меня введением в научную фантастику. Действительно, на протяжении многих лет я оставался aficionado {любитель (исп.)} Жюля Верна, и поход в библиотеку в надежде найти еще один томик его сочинений доставлял такое наслаждение, какое сегодняшнее поколение детей вряд ли испытывает от посещения кинотеатра.
Я много времени проводил в одиночестве, читая в библиотеке отца. Особенно мне нравилась книга Айзека Тейлора об алфавите, которую я знал почти от корки до корки. […]
Я уже говорил о том, что любил сочинения Жюля Верна, а в поисках рассказов о приключениях я обращался к Куперу и Майну Риду. Позже, когда я достиг более зрелого возраста и был способен переварить более серьезную литературу, я добавил в свой список Гюго и Дюма. Дюма, в частности, был для меня писателем, от книг которого я просто не мог оторваться, и на долгие часы, забыв обо всем на свете, я погружался в мир приключений Д'Артаньяна и графа Монте Кристо.
Естественно я читал многие из детских книг, накопленные публичной библиотекой за счет даров, сделанных старшими поколениями. Луиза Алкотт была достаточно приятным автором, но я был юным снобом, и считал, что ее книги, в основном, для девчонок. У Горация Алгера несерьезное подобие рассудительности и нравственности преподносилось в соединении с грубыми критериями успеха, что сильно отвращало меня. Я даже рискнул обратиться к бульварным романам, но пришел к выводу, что они слишком бессодержательны.
Моим любимым американским автором, среди тех, кто писал для мальчиков, был Дж. Троубридж, хотя сейчас его рассказы о детских годах в Новой Англии и в штате Нью-Йорк на меня уже не производят того впечатления, какое я пережил однажды. С другой стороны, я думаю, что его три романа о Гражданской войне, «Пещера Куджо» («Cudjo's Cave»), «Барабанщик» («The Drummer Boy») и «Три Скаута» («Three Scouts»), написаны на таком высоком уровне, какой только возможен при написании рассказов о войне для мальчиков.
Я часто покупал старый журнал «Стрэнд» («Strand») в газетных киосках. Это английское периодическое издание, которое хорошо прижилось в Соединенных Штатах на долгие годы. В нем печатали рассказы о Шерлоке Холмсе, несколько великолепных рассказов для детей Эвелин Несбит и несколько замечательных детективных рассказов А. И. У. Мэйсона. Этот журнал был намного лучше большинства американских периодических изданий того времени, и именно благодаря ему я познакомился со многими новыми авторами, и в моей памяти всплыли причудливые, мрачные виды Лондона. […]
В большей мере на меня оказали влияние книги двух философов: Спинозы и Лейбница. Пантеизм Спинозы и псевдоматематический язык его теории нравственности помогли ему скрыть тот факт, что его книга является одной из величайших религиозных книг в истории человечества; и если читать ее последовательно, не отвлекаясь на аксиомы и теоремы, в ней обнаруживается восторженный стиль и проявление человеческого достоинства, а также достоинства всей вселенной. […]
Сильно разбавленный материал, преподносимый нам на курсах по философии и психологии, не выдерживал никакого сравнения с тем, что я читал вне программы этих курсов, и, в частности, с великолепными книгами профессора Уильяма Джеймса, ставшими для меня литературным лакомством в силу серьезности их содержания. Я узнал, что Джеймс был одним из кумиров моего отца, и прошло совсем немного времени, когда мне предоставился шанс побывать в его собственном доме. Я не помню отчетливо подробности этого визита, но у меня осталось впечатление о дружелюбном, пожилом, бородатом человеке, который, видя мое смущение, был очень добр, и который позже пригласил меня посетить его лекции по прагматизму в Лоуэлле. Я действительно посещал эти лекции, и был очень рад, когда профессор Джеймс подарил моему отцу свою книгу, представлявшую собой собрание этих лекций. Позже я узнал, что, на самом деле, книга предназначалась мне, но ни Джеймсу, ни моему отцу не хотелось возбудить во мне тщеславие тем, что Джеймс вручил бы подарок непосредственно мне».
Источник: Источник: Бывший вундеркинд. Детство и юность. — Ижевск: НИЦ «Регулярная и хаотическая динамика», 2001, 37, 38, 39, 79, 62, 80, 91, 100, 101, 102 стр.